Нанайские сказки



ДВА СЛАБЫХ И ОДИН СИЛЬНЫЙ

(В обработке Д. Д. Нагишкина. По мотивам нанайского фольклора)

 

Один слабый против сильного, что мышь против медведя: накроет лапой — и нет ее! А два слабых против сильного — еще посмотреть надо, чья возьмет!

Один медведь совсем закон забыл: стал озорничать, стал мелких зверьков обижать. Не стало от него житья ни мышам, ни еврашкам, ни хорькам. И тарбаганам, и тушканчикам, и колонкам от него житья не стало. Кто бы его винил, если бы медведь с голоду на них польстил­ся? А то медведь — сытый, жирный! Не столько ест, сколько давит. Понравилось ему малышей гонять. И нигде от него не скроешься: в дупле — достанет, в норе — достанет, на ветке — достанет и в воде — достанет!

Плакали звери, но терпели. А потом принялся мед­ведь их детенышей изводить. Это уж последнее дело, никуда не годное дело — хуже этого не придумаешь! Стал медведь птичьи гнезда разорять, стал в норах детенышей губить...

У мышки-малютки всех раздавил. Раз ногой ступил — и ни одного в живых не осталось. Плачет мышка, мечет­ся. А что она одна сделать против медведя может?

У птички синички гнездо разорил медведь, все яйца поел. Плачет синичка, вокруг гнезда летает. А что она одна против медведя сделать может?

А медведь хохочет над ними.

Бежит мышка защиты искать. Слышит — синичка плачет. Спрашивает мышка:

— Эй, соседка, что случилось? Что ты плачешь? Говорит синичка:

— Уже время было вылупиться из яичек моим дет­кам! Клювиками в скорлупу стучали. Сожрал их мед­ведь! Где защиту найду? Что одна сделаю?

Заплакала и мышка:

— Уже черной шерсткой мои детки покрываться стали! Уже глазки открывать они стали! И тоже мед­ведь погубил всех!

Где защиту найти, как спасти детей от него? К Та­ежному Хозяину идти — далеко. Самим медведя на­казать — сил у каждого мало. Думали, думали — при­думали. «Чего бояться? — говорят. — Нас теперь двое!»

Пошли они к медведю. А медведь — сам навстречу. Идет, переваливается с ноги на ногу. По привычке уже и лапу поднял, чтобы мышку с синичкой прихлопнуть, одним ударом обеих соседок раздавить.

А синичка кричит ему:

— Эй, сосед, погоди! У меня новость хорошая есть!

— Что за новость? — рычит медведь. — Говори, да поскорее!

Отвечает ему синичка:

— Видела я в соседней роще рой пчелиный. Полетела туда, гляжу — целая колода меду, до краев полная, мед на землю сочится. Дай, думаю, медведю скажу...

Услыхал медведь про мед, сразу про все забыл, слюни распустил.

— А где та колода стоит? — спрашивает он у синички.

— Мы тебя проводим, сосед, — говорит ему мышь.

Вот пошли они.

Синичка впереди летит, дорогу указывает, дальней дорогой медведя ведет. А мышь напрямик к той роще побежала.

Подбежала к колоде, кричит пчелам:

— Эй, соседки, у меня к вам большое дело есть! Слетелись к ней пчелы. Рассказала мышь, какое у нее дело.

Говорят ей пчелы:

— Как в этом деле не помочь! Поможем! Нам этот медведь тоже много худого сделал — сколько колод раздавил!

Довела синичка медведя до рощи. Показала, где колода лежит. А медведь уже и сам ее увидел, кинулся к колоде, облизывается, пыхтит... Только он к колоде подошел, а пчелы всем роем налетели на него. Стали жать со всех сторон! Машет на них медведь лапой, в сторону отгоняет, а пчелы на него! Заревел медведь, бросился назад. А глаза у него запухли от пчелиных укусов и закрылись совсем. Не видит медведь дороги. Лезет напрямик по всем буеракам, по всем валежинам и корягам. Падает, спотыкается, в кровь изодрался. А пчелы — за ним!

Одно медведю спасение — в воду броситься, отси­деться в воде, пока пчелы не улетят обратно. А глаза у медведя запухли, не видит он, куда бежит. Вспомнил он тут про мышь да синичку. Закричал что есть силы:

— Эй, соседки, где вы?

— Тут мы! — отзываются мышь с синичкой. — Загрызают нас пчелы, погибаем мы!

— Проведите меня к воде! — кричит медведь.

Села синичка на одно плечо медведю, вскочила мышка на другое. Ревет медведь. А соседки говорят ему, куда повернуть, где бежать, а где через валежину перелезать.

Говорит ему синичка:

— Уже реку видно, сосед.

Говорит ему мышь:

— Теперь совсем близко, сосед.

— Вот хорошо! — говорит медведь. — А то совсем меня проклятые пчелы закусали! Чем дальше — тем больней жалят!

Не видит он, что пчелы давно отстали. Тут кричат ему соседки:

— Прыгай в воду, сосед, да на дно садись, тут мелко! Думает медведь про себя: «Только бы мне от пчел

избавиться, а уж я от вас мокрое место оставлю!»

Что есть силы прыгнул медведь. Думал — в реку прыгает, а угодил в ущелье, куда его мышь да синичка завели. Летит медведь в пропасть, то об один утес стукнется, то о другой.... Во все стороны шерсть летит.

Летит рядом с медведем синичка:

— Думал, сильный ты, медведь, так на тебя и силы другой не найдется? Деток моих съел!

Сидит мышь на медведе, в шерсть зарылась, гово­рит:

— Думал, сильный ты, медведь, так на тебя и силы другой не найдется? Деток моих раздавил!

Грохнулся медведь на землю. Разбился.

Так и надо ему! Зачем детенышей губил?

Набежали отовсюду звери и птицы малые. Поклони­лись они мышке да синичке, спасибо сказали.

Один слабый против сильного что сделать может!

Два слабых против сильного — это еще посмотреть надо, чья возьмет!

 

Источник:

Сказки Сахалина / сост.: М. Высоков, О. Кузнецов, Т. Роон. – Южно-Сахалинск, 1996. – С. 88–91. 

ВЕРНАЯ ПРИМЕТА

(В обработке Д. Д. Нагишкина. По мотивам нанайского фольклора)

 

Жили в одной деревне Чурка и Пигунайка. Чурка был парень тихий — больше молчал, чем говорил. А жена его Пигунайка больше языком работала, чем руками. Даже во сне говорила. Спит, спит, а потом бормотать начнет, да быстро-быстро: ничего не разбе­решь! Проснется от ее крика Чурка, толкает жену под бок:

— Эй, жена, ты это с кем разговариваешь? Вскочит Пигунайка, глаза кулаком протрет:

— С умными людьми разговариваю.

— Да ведь это во сне, жена!

— Ас умными людьми и во сне разговаривать при­ятно. Не с тобой же мне говорить! Ты в один год два слова скажешь, и то в тайге.

Три дела у Чурки было: зверя бить, рыбу ловить да трубку курить. Это он хорошо делал!.. Пойдет в тайгу зверя бить — пока друзья силком Чурку не выведут из тайги, все за зверем гоняет. Станет рыбу ловить — до того освирепеет, что сам в невод влезет, коли рыба нейдет. А уж курить Чурка станет — дым клубами валит, столбом к небу поднимается! Если Чурка дома курит — со всей деревни люди сбегутся: где пожар? Прибегут, а это Чурка на пороге сидит, трубку курит. А если в тайге дым валом валит, уж знают: это Чурка свою трубку в колено толщиной запалил! Сколько раз ошибались — лесной пожар за табачный дым из трубки Чурки при­нимали!

Три дела было и у Пигунайки: говорить, спать да сны разгадывать. Это она хорошо делала!.. Начнет гово­рить — всех заговорит, от нее соседки под нары пря­чутся. Только и спасение, что к Пигунайке глухую бабку Койныт подсадить. Сидит та, головой кивает, будто со­глашается... А уж если спать Пигунайка завалится — пока все сны не пересмотрит, никто ее не разбудит. Один раз соседские парни ее, спящую, в лес отнесли вместе с постелью; там проснулась она, оглянулась вокруг, ви­дит — лес; сама себе говорит, подумав, что сон видит: «Вот дурная я! Что же это я сны сидя смотрю? Надо бы лечь». Легла да еще две недели проспала. Пришлось ее домой тем же парням тащить. Ну а сны Пигунайка начнет разгадывать — таких страхов наговорит, что бабы потом с нар ночью падают! Сбудется ли то, что Пигу­найка говорит, — не знали, а уж после ее отгадок не­делю мелкой дрожью дрожали. Никто лучше Пигунай­ки снов разгадывать не умел! Вот один раз проснулась она. Лежит, молчит, не говорит ничего. Посмотрел на жену Чурка, испугался: почему это молчит жена? Не случилось ли чего?

—  Что ты, Пигунайка? — спрашивает он.

—  Во сне красную ягоду видела, — говорит жена. — К ссоре...

—  Что ты, жена, из-за чего нам ссориться?

—  К ссоре это, — говорит Пигунайка. — Примета верная. Уж я ли сны разгадывать не умею!.. Помнишь, во сне оленуху видела, к бурану это — не сказала... Разве не стал после этого буран?

Молчит Чурка, говорить не хочет, что оленуху жена видела во сне тогда, когда уже снегом дверь завалило; не смогли они, проснувшись, дверь открыть да три дня с женой дома и просидели. Вот на третий день и уви­дала жена во сне оленуху.

— Что молчишь? — говорит Пигунайка. — Красная ягода к ссоре, уж я-то это хорошо знаю.

—  Не буду я ссориться с тобой, Пигунайка, — бор­мочет Чурка.

А жена на него сердится:

—  Как не будешь, если я сон такой видела!

—  Да из-за чего?

—  Уж ты найдешь из-за чего! Может, вспомнишь, как у нас рыба протухла, когда я на минутку прилегла...

—  Да это верно, жена. Протухла рыба. Три дня ты тогда спала. Насилу разбудили, когда у нас нары заго­релись оттого, что в очаге без присмотра остались...

—  Ага! — говорит Пигунайка. — Так твоей жене уж и прилечь нельзя? Все бы. за тобой ходить! Вот ты какой...

—  Жена, — говорит Чурка, ну зачем это дело вспо­минать? Ну, протухла рыба — и пускай. Я потом в два раза больше наловил.

—  Ага, — говорит Пигунайка, — так ты меня еще и попрекаешь! Хочешь, чтобы я за тебя на рыбную лов­лю ходила? Вижу я — хочешь ты со мной поссориться!

—  Не хочу я, жена, ссориться, — говорит Чурка.

—  Нет, хочешь! — говорит жена. — Уж если я красную ягоду во сне видела — быть ссоре!

—  Не хочу я! — говорит Чурка.

—  Нет, хочешь!

—  Не хочу!

—  А вот хочешь — по глазам вижу!

—  Жена! — говорит Чурка, голос возвысив.

—  А-а, так ты уж и кричать на меня начал? — го­ворит Пигунайка да ка-ак хватит мужа по лбу пова­решкой!

Чурка смирный-смирный, а когда у него на лбу шишка величиной с кулак вылезла, тут он и в драку полез. Сцепились они. Кричит Пигунайка:

—  Быть ссоре!

—  Не быть!

—  Нет, быть!

—  Нет, не быть!

Шум подняли не хуже того бурана, когда Пигунайка оленуху во сне видела. Сбежались соседи со всей де­ревни. Мужики Чурку тащат, бабы за Пигунайку дер­жатся. Тащили, тащили — никак не разнимут. Стали воду с реки таскать, стали мужа с женой той водой разливать.

— Э-э, жена, — говорит Чурка, — погоди! Видно, крыша у нас прохудилась: дождь идет!

Разняли их.

Сидит Чурка — шишки считает. Сидит Пигунайка — запухшие глаза руками раздирает.

—  Что случилось? — спрашивают их соседи.

— Ничего, — говорит Пигунайка. — Просто я сон видела, будто красную ягоду рву. Верная это приме­та — к ссоре!

Кому, как не ей, знать: вот красную ягоду во сне увидела и поссорилась с мужем!

 

Источник:

Сказки Сахалина / сост.: М. Высоков, О. Кузнецов, Т. Роон. – Южно-Сахалинск, 1996. – С. 84–87.

 

 

ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО

(В обработке Д. Д. Нагишкина. По мотивам нанайского фольклора)

 

Глупый человек — это плохо, а глупый и жадный — вдвое хуже!

Глупый да жадный ни людям, ни себе добра не сде­лает.

Жил в одном стойбище шаман Чумбока.

В том стойбище много ребят было. Любили они драть­ся, наперегонки бегать, на поясках тянуться.

Хорошие ребята были, ловкие! Все отцы своих ребят любили.

И у шамана Чумбоки сын был, по имени Акимка. Шаман был богатый. Жил он обманом: говорил, что много знает; говорил, что с чертями знается — может любого человека заколдовать или вылечить. Заболеет кто-ни­будь в стойбище — зовут шамана. Придет Чумбока, посмотрит на больного, говорит:

— В него черт залез! Я этого черта знаю, знакомый черт. Его выгнать надо.

Бубен свой натянет, начнет в него бить; костер раз­ведет, кружится, кружится... Разные слова говорит, будто с чертями разговаривает: просит больного оста­вить, уйти, грозит тем чертям. Выздоровеет больной — шаман говорит: «Вот, прогнал я чертей. Сильный я! Мне подарки давайте». Умрет больной — говорит шаман: «Плохие подарки были, мало верили мне люди. Вот и утащили больного к себе».

Боялись люди шамана. Всякие подарки ему таскали. Иной себе не оставит, а Чумбоке тащит.

Стал Чумбока богатый-богатый. Загордился Чумбо-ка. Ходит по стойбищу — толстый, жирный до того, что у него халат насквозь просалился. Задирает Чумбока нос кверху — лучше всех себя считает.

Сын шамана Акимка был такой же, как все ребята, не лучше, не хуже.

Обидно стало шаману, что сын его на всех осталь­ных похож. Задумал он отличить Акимку от всех ре­бят. Пошел к кузнецу. Золота кусок принес.

— Слушай, кузнец, сделай мне кольцо.

Зачем тебе кольцо, да еще золотое? — спраши­вает кузнец шамана.

— Сыну на шею надену, — говорит шаман. — Отличка будет у Акимки. Пусть все люди видят, какой у него отец богатый!

Говорит кузнец:

— Нехорошо, Чумбока, сына своего отделять от ребят.

 Рассердился шаман.

— Глупый ты! — говорит. — Глупый, а мне еще советы даешь!

— Я не глупый! — обиделся кузнец.

— А коли не глупый, — говорит Чумбока, — отгадай загадку. Что, что, что такое: белые люди рубят, крас­ный человек возит?

Думал, думал кузнец — не мог отгадать. Стал над ним Чумбока смеяться:

— Эх, ты! Это значит: зубы и язык. А ты простой загадки не отгадал!

Промолчал кузнец. Кольцо сделал, шаману отдал. Пошел Чумбока домой. Кольцо сыну на шею надел и не велел с другими ребятами водиться.

Ходит Акимка по стойбищу один. Кольцо у него на шее блестит. Радуется Чумбока: все теперь видят, что у Акимки отец не простой человек.

А время идет...

Акимка растет. От ребячьих игр отвык, бегать ле­нится. Растолстел. Стало кольцо тесно — шею жмет. Жалуется Акимка:

— Отец, сними кольцо!

Взялся Чумбока за кольцо, вертел, вертел — не может кольцо снять: вырос Акимка. А Акимка пыхтит, зады­хается.

Говорит Чумбоке мать:

— Разруби кольцо, Чумбока! Чумбока даже испугался.

 

— Что ты, — говорит, — как можно! Кольцо дорогое: разрубишь — вещь испортишь! А задыхается Акимка оттого, что здесь простых людей много — воздух пло­хой. Пусть Акимка на сопочке посидит.

Сидит Акимка на сопке, хрипит. Чумбока сам чуть не плачет — жалко сына. А еще больше ему жалко золотое кольцо испортить. Вот приходит к шаману кузнец, говорит:

— Ну, кто из нас глупый?

— Ты, ты глупый! — кричит Чумбока.

— Ну, коли ты умный такой, отгадай загадку: что, что, что такое — горшок без дна?

Подумал шаман.

— Э-э, — говорит, — это разве загадка? Горшок без дна — это прорубь. Прорубь!

Говорит ему кузнец:

— А вот и не угадал, Чумбока! Горшок без дна — это жадность твоя. Что ни брось в него — все пустой тот горшок... Распили кольцо!

 

Источник:

Сказки Сахалина / сост.: М. Высоков, О. Кузнецов, Т. Роон. – Южно-Сахалинск, 1996. – С. 92–94.